Процессы взаимодействия обычая и права

Б.А. ОСИПЯН,

кандидат юридических наук, доцент, член Союза журналистов России и Международной федерации журналистов

Слово «обычай» у большинства людей ассоциируется с понятием некого справедливого, давно возникшего, добровольно признанного и ставшего привычным образа и хода повседневной жизни, т. е. естественной потребностью и существенным условием для поддержания социального порядка. Не случайно в Древней Греции понятие «обычай» (themis) исходило из идеи всеобщей справедливости (dike) и органически связывалось с понятием «закон» (nomos), а впоследствии стало основанием совершения всякого правосудия. Отсюда и произошло имя языческой богини правомерного обычая и правосудия Фемиды (Themis), которая была призвана в конфликтной ситуации решать дела по справедливости, воздавая каждому свое в зависимости от его личного статуса и совершенных поступков.

Многие обычаи имеют религиозное происхождение, так как довольно часто связаны с именами тех или иных богов или с действием тех или иных религиозных заповедей и канонов. Поэтому большинство обычаев не являются результатом лишь рационального и произвольного решения людей[1]. Обычаи, как правило, обладают свойствами изначальной разумности, социальной полезности и значимости, испытанной давности и непрерывности в своем действии, добровольной реализации, согласованности с другими нормами регулирования и контроля социального порядка, обязательности для определенной группы или объединения людей и достаточной гарантированности соблюдения.

Обычай как общепринятый образец социального поведения первоначально формировался на основании разнообразных религиозных запретов в различных сферах жизни общества. Например, обычай многих племен запрещал каннибализм, инцест, скотоложство и т. д. и в конкретных случаях определял меру запрещенного (табу) или дозволенного поведения в отношениях между членами одной и той же семьи или племени, между представителями разных полов, между людьми и животными. Религиозный обычай еврейского народа призывал почитать родителей, уважать отца и мать, отдавая им должное, ибо через них Господь произвел каждого на свет, через них большинство в начальные годы своей жизни получили помощь для самостоятельной жизни и служения Господу[2]. У китайцев культ предков до сих пор настолько силен, что даже если чей-то отец оказался вором и убийцей, дети должны смиренно увещевать отца и просить его вернуться на путь добродетели, а не осуждать его и тем более не выдавать органам правосудия. Дело в том, что китайцы воспринимают своих родителей как главных подателей не только биологической жизни, но и благодати Небесной. Щедрый податель благодати для своих потомков, предок представляется им священным образом, который через молитвы потомков покровительствует им и благословляет их. Резон данного обычая состоит в том, что привычка преданности детей своим родителям имеет свойство впоследствии перерастать в чувство их преданности общине и государству в целом[3].

Известный римский богослов и юрист Тертуллиан, подчеркивая природу и силу установившегося обычая, писал: «Если что-либо не определено письменно, а между тем везде сохраняется, значит, оно утверждено обычаем, который основан на предании. Если же кто-нибудь скажет, что и для предания нужно письменное свидетельство, тогда мы можем указать многие установления, хранящиеся без всякого письма, лишь важностью самого предания и силою обычая»[4].

Таким образом, понятие «обычай» в его положительном значении представляется некой неписаной действующей мерой общепринятого и правомерного поведения людей. Тем не менее сам по себе любой обычай без истины и блага людей есть не что иное, как общепринятое и устоявшееся в сознании и поведении большинства людей суеверие, недоразумение и заблуждение. Такой обычай, даже если он действует в течение 70 лет, не может считаться правомерным и потому не должен приобрести юридическую силу и стать источником права наряду с писаным законом, определенным судебным прецедентом или даже мнением немногих мудрых и сознающих идею права людей.

В некоторых случаях обычаи внедряются в само законодательство и приобретают тем самым юридическую силу. Например, всем известны случаи законодательной защиты торговых обычаев и деловых обыкновений, которые используются при судебном толковании и применении тех или иных норм гражданских кодексов и торговых уставов. Обычаи как нормы привычных образцов поведения в обществе распространяют свое действие на каждого и всех, кто принадлежит к определенной сфере человеческого союза или жизнедеятельности: семейной, профессиональной, национальной, конфессиональной.

В каждом обычае могут сочетаться элементы как абсолютного, необусловленного бытия, так и обусловленного человеческой волей, разумом, желаниями и привычными действиями. О совокупности иррациональных и рациональных элементов обычаев и традиций и воздействии их на право профессор Гарвардской школы права Г. Дж. Берман писал: «Правила и принципы, стандарты и концепции, которые должны были быть применены, были взяты из неформальных, неписаных, неизданных норм и образцов поведения. Эти нормы и образцы поведения существовали в умах людей, в сознании общества. Разумеется, в таком общем смысле все законы зиждились в основном на обычае и обыкновении. Последние суть нечто большее, нежели просто историческая преемственность, ибо включают в себя различные верования, желания, страхи, репрессии, мечтания, эмоции». Отсюда он делал заключение, что без наличия всех этих элементов, в частности без страха перед чистилищем и надежды на Судный день, западные (т. е. христианские) правовые обычаи и традиции не могли бы состояться в реальности[5].

Образно говоря, обычай подобен тропинке в горах, которая прокладывается без чьего-либо заранее разработанного плана или желания. Однако по этой тропинке с верой, сознательно и добровольно следует большинство людей, чувствуя ее значимость, целесообразность, удобство и безопасность. В связи с этим благоразумным людям не следует быстро изменять естественное направление хода развития общества, необдуманно и спешно отказываться от давно сложившихся и оправдавших себя обычаев, ибо очень редко необычные законы бывают правомерными, а необычное толкование законов — истинным и надлежащим.

Во взаимодействии религии и обычаев существует не только прямая, но и обратная связь: старые обычаи незаметно проникают в новые верования и восполняют собой их содержание. Например, старый языческий армянский обычай вардавара (обычай сочетания огня и воды посредством обливания водой всех и вся под жгучим южным солнцем жаркого июльского полдня) и поныне действует в давно уже христианской Армении. А доисламский обычай в Аравии, запрещавший убивать новорожденных девочек, впоследствии приобрел религиозный характер и вошел в содержание мусульманского Корана. В этом смысле в какой-то мере можно согласиться с Д. Юмом, считавшим, что источником веры является привычка и что вера есть устойчивое представление какой-нибудь идеи, приближающейся к непосредственному впечатлению[6]. Именно привычка является физиолого-психологическим основанием всякого обычая, ибо привычка со временем превращается во вторую натуру человека и народа, т. е. из натуры как меры прирожденного превращается в культуру — меру социально приобретенного. Библейский пророк Иеремия не без основания риторически вопрошал: «Можете ли делать доброе, привыкнув делать злое?»[7]

 В правовой жизни общества привычное для каждого чувство порядка создает и гарантирует необходимые условия безопасности и мира в большей мере, нежели деятельность правоохранительных органов государства, заключающаяся в основном в санкционированном предупреждении, угрозах и принуждении. Поэтому всякое сохранение и соблюдение старых добрых обычаев для государства является насущной необходимостью.

Взаимодействие норм обычая и закона происходило во все времена человеческого общежития. Нормы обычая и нормы закона объединяет то, что их формирующим фактором и направляющей силой является единая вера, система нравственных ценностей, разумных целей и привычек. Однако нормы обычая, в отличие от норм закона, распространяются на определенный круг людей по признаку их религиозной, национальной, профессиональной или семейной принадлежности, тогда как закон распространяется на все население каждого государства. Кроме того, как гласит древняя мудрость, обычай ведет того, кто хочет, а закон тащит за собой того, кто не хочет. Иными словами, то, что одобряется обычаем, закон рекомендует и нередко принудительно приводит в исполнение.

 Как отмечал М. Вебер, в отличие от права обычай — это не внешне, а внутренне гарантированное правило поведения, которым руководствуются добровольно, как бы не задумываясь, или из удобства и чувства взаимности в одном и том же круге людей[8]. При этом укоренившийся обычай по праву признается и применяется как закон и потому называется обычным правом (Common Law), для которого самым опасным обычаем может стать уже укоренившийся во многих развивающихся странах обычай частого изменения обычаев и юридических законов.

Тот факт, что обычай является важнейшим источником права, послужил основанием для утверждения, будто право есть процесс и результат постепенного органического формирования духа конкретного народа, традиционной системы его жизненных ценностей, и вмешательство законодателя в этот процесс должно быть столь же осторожным, как и вмешательство в естественный процесс формирования и развития национального языка, истории и общей культуры. Один из основоположников исторической школы права К. Савиньи полагал, что право прежде всего развивается из обычая и народной веры и только после этого — из юридической деятельности, из внутренне молчаливых действующих сил, а не произвольной воли законодателя. Г. Дж. Берман также считает, что поведенческие образцы социальных взаимоотношений приобретали нормативные измерения, обыкновения трансформировались в обычаи, а обычаи — в право вместе с появлением централизованной политической власти. Посему право есть трансформированный обычай, а не только разум или воля законодателя. По его мнению, право распространяется не только сверху вниз, но и снизу вверх[9]. К примеру, в знаменитой Великой хартии вольностей (Magna Charta) 1215 года источником права объявлялись справедливые, старые и добрые обычаи, поскольку законы считались правомерными лишь в том случае, если они исходили из справедливых и добрых обычаев (ex aequo et bono mores). Приоритетное значение и превалирующая сила обычая над нормами права подтверждаются очевидными историческими фактами, а также законодательной и судебной практикой.

Подчеркивая исключительную силу обычаев в установлении и поддержании социального порядка, Ш. Монтескье заметил, что «...иногда место религии занимают обычаи, которые почитаются вместо законов»[10]. При этом обычаи не только в определенной мере заменяют собой законы, но и «приводят» законы в соответствие с обычаями как в процессе их установления, так и правомерного толкования и практического применения. Более того, как в свое время заметил Аристотель, законы, основанные на обычае, имеют большее значение и касаются более важных дел, нежели законы писаные[11]. Б. Паскаль писал: «Обычай — вот и вся справедливость, по той единственной причине, что он в нас искоренился. Тут мистическое основание его власти. Кто станет докапываться до его истоков, его уничтожит»[12].

Исключительную роль обычаев в деле замены собой устаревших законов отмечал в своих новеллах византийский император Лев VI, который, отдавая предпочтение хорошим обычаям, предлагал возвести их в ранг законов и тем самым обновить все законодательство[13]. В древних Афинах (V в. до н. э.) суд присяжных (гелиэя) при вынесении решений выступал активным участником правообразовательного процесса и мог руководствоваться обычаями и создавать нормы права, которые не подлежали обжалованию[14].

По мнению автора Армянского Судебника 1184 года св. ученого-монаха Мхитара Гоша, при отсутствии соответствующей законодательной нормы судебные дела надо решать согласно обычаю, ибо человеческий разум находит и вводит в обычай справедливое и умеренное решение[15].

Сила обычая проявлялась везде, а иногда не уступала силе закона. Так, обычай кровной мести (blood feud), или вендетты (vendetta), представлял собой внушительную меру предотвращения произвольных действий и неуклонно исполнялся как должная мера наказания обидчиков. Еврейский обычай в праздничные дни прощать преступников и отпускать их на волю (отсюда и происходит выражение «козел отпущения») послужил началом для последующего возникновения таких законодательных институтов, как помилование и амнистия. Безотказным в своем действии представлялся также обычай многих восточных стран, который как бы приостанавливал действие уголовного закона об изнасиловании девушки, если впоследствии виновный в совершении этого преступления давал свое согласие на заключение брака с объектом своей несдержанной половой страсти. По древнекитайскому законодательству (Циньское уложение о наказаниях) кража, совершенная отцом у своего сына, не рассматривалась в качестве уголовно наказуемого деяния, ибо этого не допускал более высокий и сильный, чем закон, святой обычай почитания своих предков. В средневековом Китае по той же причине считалось предпочтительным не свидетельствовать сыну против своего отца, ибо обычай сохранения чести семьи и родителей не допускал потерю лица, которая могла соизмеряться только с гражданской смертью или с публичным унижением достоинства человека, несовместимым с его социальным статусом, образованием и воспитанием.

В Японии многие нормы права западных стран так и не получили должного признания и практического применения. «Идея права, — писал по этому поводу Р. Давид, — не проникла в повседневную жизнь японцев. Главное для японцев — нормы поведения гири, которые установлены для каждого вида человеческих отношений традицией... Тот, кто не соблюдает эти нормы, действует лишь в своих интересах, вместо того чтобы подчиниться благородным порывам своей души; при этом и он сам и его семья вызывают презрение... Кредитор будет просить своего должника выполнить свое обязательство добровольно, с тем чтобы не ставить его в затруднительное положение. Жертва несчастного случая, смирившись со своим несчастьем, откажется от обращения в суд для реализации своего права и с благодарностью примет вместе с извинением скромное возмещение, которое виновник поспешит предложить потерпевшему. Обращение в суд для удовлетворения претензии, которую право объявляет законной, мало отличается в Японии от вымогательства. По мнению японцев, понятие субъективного права обезличивает человеческие отношения, оно ставит всех людей в положение равенства вопреки иерархическому порядку, который, согласно доктрине конфуцианства, является основой японской традиции и существует в природе. После принятия Закона о примирении по гражданским делам в 1951 году число отказов от исков ежегодно составляет 50% от общего числа дел»[16].

Кстати, эта национальная традиция перекликается со словами христианской молитвы: «Отче наш, сущий на небесах! ...Прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого»[17]. Собственно говоря, по христианскому обычаю верующий не должен вступать в тяжбы различного рода, судиться со своими противниками, и в этом залог его наступающего освобождения и спасения. А неверующий и неразумный уже осужден, ибо истинный суд состоит в том, что человек, возлюбивший тьму больше света, сам отделил себя от света[18].

Обычаи также выступают в качестве непосредственной и самостоятельной формы реализации права, поскольку они постепенно превращаются в нормы законодательной и правоприменительной деятельности. Так, в большинстве стран Африки нормам неписаного обычного права следуют более 80% населения, причем даже в тех случаях, когда эти обычаи не соответствуют положениям конституции и действующего законодательства. Государственные власти не могут оказать существенного влияния на такое положение дел, и многие должностные лица нередко сами поступают согласно этим обычаям[19]. Более того, здесь нормы законодательства и судебные прецеденты действуют лишь в той мере, в какой они сами соответствуют религиозным верованиям, нравственным принципам и нормам местных обычаев каждого народа или племени.

Обычаи, основанные на религиозных верованиях и устных преданиях, до 1954 года действовали также в Гренландии. После принятия Уголовного кодекса Гренландии нормы уголовного права вследствие их общего характера и малочисленности применялись по аналогии, а в статьях Особенной части кодекса содержались лишь квалифицирующие признаки составов преступлений без указания на виды и размеры конкретных наказаний, среди которых, между прочим, не предусматривались наказания в виде смертной казни или пожизненного лишения свободы.

В законодательном и судебном процессах обычай может выступать как непосредственный источник права. Такое положение существует, например, в Германии, Греции, Швейцарии. В Австрии и Италии обычай находит практическое применение только в случае прямой отсылки или указания закона на конкретный обычай, т. е. опосредованно.

В Великобритании неписаные обычаи играют гораздо более значительную роль, нежели в других странах. Так, содержание основных прав в подавляющем большинстве определяется не законом, а обычаем, согласно которому граждане имеют право делать все, что прямо не запрещено правовыми предписаниями[20]. Нередко обычай в своем действии превалирует над писаным законом. Например, на основании писаного закона премьер-министр подбирается монархом, однако в политической жизни имеет приоритет обычай, согласно которому монарх обязан назначить на этот высокий пост лидера той политической партии, которая получила на выборах в нижнюю палату парламента (палату общин) большинство депутатских мест. То же самое относится и к институту парламентской ответственности кабинета министров. В современной Великобритании существует достаточно много политических обычаев, которые, имея законную силу, регулируют отношения монарха и парламента, а также многие парламентские процедуры, полномочия суда по совершенствованию законодательства. Однако некоторые конституционно-конвенциональные правила (подписание монархом законопроекта, его одобрение двумя палатами парламента, отставка премьер-министра в случае выражения ему вотума недоверия в палате общин) регулируются только обычаями и потому имеют лишь моральную или политическую, но не обязывающую силу[21]. Однако большинство этих обычаев почти всегда обладают убеждающей силой (persvasive force) и потому в той или иной мере фактически трансформируются в непосредственно действующее право.

Идеи права и правомерные законы могут повлиять на состояние обычаев в обществе, и в особенности тех, которые происходят из суеверия, невежества или недоразумения и потому являются неправомерными. О процессе превращения норм права в поведенческий обычай А. Подгурецкий писал так: «Право внедряется в социальную жизнь и укрепляет свои ценности в форме образцов поведения, устанавливая определенные роли, типы отношений между людьми, превращая их с течением определенного времени во что-то привычное и обычное»[22]. Как справедливо заметил Гегель, «действующие законы нации не перестают быть обычаями потому, что их записали и собрали»[23]. Тем не менее есть обычаи, которые не только не могут стать законами, но и, в силу своей противоправности и неправомерности, должны быть законодательно отменены.

Каковы же объективные критерии правомерности тех или иных обычаев? Какие обычаи следует легализовать, а какие — законодательно отменить? Для этого законодателю необходимо иметь достаточный запас благодатной любви, веры, положительного знания и опыта, чтобы, не впадая в грех еврейских саддукеев или китайских легистов (V—III вв. до н. э.) и культ действующего закона, соизмерять параметры рассматриваемого обычая с нормами традиционной религии, нравственности и практического разума, с образом жизни и особенностями каждого народа. Мудрый законодатель обязан также следовать универсальному принципу оказания всякой исцеляющей помощи: прежде всего не вреди (prima non nocere). Далее ему нужно определить положительные основания самих установившихся обычаев, их социальную значимость, социально полезные цели и назначение действующих обычаев.

Например, основания правового оправдания бывших обычаев эскимосов убивать детей, больных и престарелых Д. Ллойд видел в том, что жизнь у них была тяжела, а возможности выживания крайне малы, отчего нежизнеспособных и непродуктивных членов общества они не желали искусственно поддерживать. С другой стороны, по той же причине за излишки или удержание членом общества у себя имущества больше, чем необходимо для поддержания жизни, предусматривалось наказание в виде смертной казни[24]. В данном случае положительным и достаточным основанием для сохранения указанных «нецивилизованных» обычаев эскимосов являлись экстремальные условия их жизни и естественная необходимость сохранения жизнеспособности всего этнического союза. При создании нормальных условий жизни эскимосов эти жестокие обычаи постепенно согласно религиозным заповедям, нормам нравственности и принципу целесообразности в любом цивилизованном и стабильном обществе становятся неправомерными. Точно так же обычай кровной мести в условиях безверия, безнравственности и полной политико-правовой анархии в обществе имел достаточное основание для существования, так как личная месть представлялась единственным способом должного наказания преступников. В нормальных условиях веры в Бога и действия законов, изданных сильной и справедливой государственной властью, этот обычай теряет положительное основание и прежнюю относительную правомерность и целесообразность.

Многие другие порочные и неправомерные обычаи, противоречащие религиозным и нравственным нормам, а также здравому смыслу, существуют и остаются без должного законодательного регулирования только по причине доминирующего эгоизма, корыстолюбия и жестокосердия людей. Таковы обычаи ростовщичества (в том числе и банковского), проституции, сводничества, пьянства, получения магарыча (подачек) должностными и иными лицами и т. д.; эти обычаи требуют срочного законодательного регулирования, т. е. установления определенных ограничений и запретов для поддержания доброй веры, совести и стабильного правопорядка в обществе.

Воззрение на то, что неправомерный обычай должен быть отменен, впервые было представлено христианской церковью средневековья в форме канонического права и означало, что святость обычая зависит от его соответствия истине неизменных заповедей Бога. Говоря о возможности отклонения норм сложившегося обычая от неизменных заповедей Божьих и высокой нравственности, св. Августин отмечал: «Горе людскому обычаю, бурно несущему нас в своем потоке... Когда преступным людям предписывают божественные достоинства, то порок перестает считаться пороком, и порочный выставляет себя подражателем уже не человеческой низости, а Божественной высоты»[25].

В Индии до недавнего времени существовал неправомерный обычай сати, согласно которому молодая жена, выражая свою вечную преданность умершему мужу, публично подвергала себя самосожжению перед его гробом. Этот обычай был законодательно запрещен под угрозой тюремного заключения или смертной казни как подстрекательство к самоубийству. Таким образом, правомерный закон положил конец суеверному и неправомерному обычаю индусов.

Многие века существовал не соответствующий религиозным и нравственным заповедям неправомерный обычай рабства. Еще в XIII веке ст. 42 Саксонского «Зерцала» устанавливала, что «...человек должен быть Божий и должен принадлежать Богу, и если кто другой, кроме Бога, его себе присвоит, то он поступит против Бога»[26]. И только спустя несколько столетий человечеству удалось, приложив немало усилий, законодательно отменить этот обычай на национальном и международно-правовом уровнях. Так, одна из попыток отмены позорного обычая рабовладения завершилась принятием международной Конвенции о рабстве 1926 года, а затем дополнительной Конвенции 1956 года об упразднении рабства, работорговли, институтов и обычаев, сходных с рабством. В соответствии с этими официальными документами были отменены долговая кабала (заклад заложников в обеспечение долга), крепостное состояние, выдача женщин замуж без их согласия и т. д.

В настоящее время в некоторых мусульманских племенах Пакистана в той или иной мере существует неправомерный обычай публичного коллективного изнасилования женщины старейшинами племени за совершенное ею прелюбодеяние. Однако под давлением мировой общественности эти случаи были зарегистрированы государством и виновники фанатичного следования такому незаконному обычаю были привлечены к уголовной ответственности и преданы, кстати говоря, такой же неправомерной мере публично-санкционированного уничтожения (никак не наказания!), как смертная казнь.

Несмотря на существование различных неправомерных обычаев законодатель все же обязан посредством принятия соответствующих законов создать необходимые условия для сохранения установившихся добрых обычаев и всячески поощрять их действие в целях укрепления нравственности и правопорядка в обществе. Возможно, по этой логике ч. 2 ст. 37 Конституции Республики Туркменистан 1992 года устанавливает обязанность каждого жителя или гостя на всей территории страны соблюдать и уважать национальные обычаи и традиции[27].

Важное правовое значение обычая ныне признано на национальном и международно-правовом уровнях. Так, согласно ст. 38 Статута Международного суда от 26.06.1945 источником международного права являются также международные обычаи как доказательство всеобщей практики, признанной в качестве правовой нормы. Обычай признан источником права и в ст. 9 Конвенции ООН «О договорах международной купли-продажи товаров» 1980 года (например, обычаи банковских и страховых операций, заключения торговых договоров, соглашений лизинга и т. д., которые трансформируются из транснациональных принципов в нормы внутригосударственного гражданского права многих современных государств).

Итак, любой обычай, если он изначально содержит в себе достаточную меру любви, милосердия, истины, юридической необходимости и полезности в сохранении мира, порядка и безопасности людей, является правомерным и потому его соблюдение всячески должно концептуально, законодательно и организационно поощряться официальными властями и обществом в целом.

Библиография

1 Фихте И. Основные черты современной эпохи. — СПб., 1906. С. 195.

2 Исход, 20:2.

3 См.: Религиозные традиции мира: В 2 т. Т. 2. — М., 1996. С. 553.

4 Никодим, епископ Далматийский. Православное церковное право. — СПб., 1897. С. 52.

5 Berman H.J. Law and Revolution. Cambridge (Mass.), London, 1983. Р. 480, 481, 558.

6 См.: Юм Д. Сочинения: В 2 т. Т. 1. — М., 1966. С. 195.

7 Иеремия, 13:23.

8 См.: Вебер М. Избранные произведения. — М., 1990. С. 634.

9 Berman H., Greiner W. The Nature and Functions of Law. Mineola, N.Y., 1980. P. 21; Berman H.J. Law and Revolution. Vol. 1. Р. 556.

10 Монтескье Ш. Избранные произведения. — М., 1955. С. 177.

11 См.: Аристотель. Сочинения: В 4 т. — М., 1984. С. 116.

12 Паскаль Б. Мыcли о религии. — М., 1996. С. 93.

13 См.: Липшиц Е.А. Право и суд в Византии в IV—VIII вв. — Л., 1976. С. 4.

14 См.: Федоров К.Г. История государства и права зарубежных стран. — Л., 1977. С. 28—29.

15 См.: Армянский Судебник Мхитара Гоша. — Ереван. 1955. С. XXVI.

16 Давид Р., Жоффре-Спинози К. Основные правовые системы современности. — М., 1996. С. 374, 375; Инако Ц. Современное право Японии. — М., 1981. С. 139—140.

17 Евангелие от Матфея, 6:9, 12, 13.

18 Иоанн, 3:17—19.

19 См.: Супотаев М.А. Право современной Африки. — М., 1990. С. 163.

20 См.: Иностранное конституционное право. — М., 1996. С. 48.

21 Lloyd D. The Idea of Law. London, 1991. Р. 247.

22 Подгурецкий А. Очерки социологии права. — М., 1974. С. 279—280.

23  Гегель. Философия права. — M., 1990. С. 248.

24 Lloyd D. Op cit. Р. 237.

25 Августин. Об истинной религии. Исповедь: Теологический трактат. — Минск, 1999. С. 533.

26 Саксонское «Зерцало». — М., 1985. С. 96.

27 Вестник межпарламентской ассамблеи СНГ. 1994. № 4. С. 225.