Развитие принципа целесообразности в советской юридической науке и законодательстве 1917 года — начала 1960-х годов

УДК 347.5:94(47).084
 
А.Е. ГОРИН,
соискатель кафедры теории и истории государства и права Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского,
О.Ю. ПЕРОВ,
старший юрист филиала «Поволжский» ЗАО «Райффайзенбанк» (г. Нижний Новгород)
 
Прежде чем рассматривать историю развития целесообразности как принципа юридической ответственности в советской юридической науке и законодательстве, следует обратиться к краткому анализу принципов юридической ответственности. 

 
В период с 1917 года до начала 1950-х годов в советской юридической науке и законодательстве отсутствовал разработанный институт юридической ответственности. Интерес к проблемам юридической ответственности в общетеоретическом плане стал проявляться в конце 1950-х — начале 1960-х годов. Активное исследование вопросов, связанных с юридической ответственностью, ее сущностью, целями, функциями, развернулось в отечественной науке только в 1960—80-е годы. Что же касается нормативных правовых актов, то разграничение терминов «ответственность» и «наказание» было проведено впервые в Основах уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 года. Под принципами юридической ответственности понимались принципы наказания.
Вопрос о принципах как юридической ответственности, так и всего права в целом нельзя отнести к вопросам, которые получили должную теоретическую разработку в указанный период (1917 год — середина 1950-х годов). Косвенным подтверждением этого может служить доклад А.Я. Вышинского «Основные задачи науки советского социалистического права», в котором среди прочих задач была поставлена задача построения системы советского социалистического права. «Построить систему советского социалистического права это значит, во-первых, систематизировать те принципы, на которые опирается советское право…»[1] Из этого можно сделать вывод, что к 1938 году система принципов права отсутствовала, как, собственно, и система принципов юридической ответственности.
После революции 1917 года система наказаний, существовавшая в царской России, была полностью ликвидирована. Советское государство провозгласило иное понимание наказания и его оснований. «Наказанию стал придаваться воспитательный аспект. В этой связи большое значение стало отводиться наказаниям, основанным на общественном порицании и труде для общего блага»[2]. Определение наказания было дано в Руководящих началах по уголовному праву РСФСР 1919 года (далее — Руководящие начала): «Наказание — это те меры принудительного воздействия, посредством которых власть обеспечивает данный порядок общественных отношений от нарушителей последнего (преступников)» (ст. 7).
В первую очередь наказание стали рассматривать как классовое явление. Одним из основных принципов права в советский период был принцип классовости. Как указывал А.Я. Вышинский, «обязательно беспощадное подавление сопротивления эксплоататоров; нормы “общей” (т. е. буржуазной) демократии подчиняются этой цели; свобода и демократия не для всех, а для трудящихся»[3]. Безусловно, этот принцип был распространен и на наказание и его применение. «Классовый характер наказания определяется не тем, какой это конкретно вид наказания, а тем, каким классом и против какого класса оно применяется, т. е. его целью и системой. Классовый характер наказания определяется тем, какое государство и в чьих интересах его применяет»[4]. Следует отметить, что наказание реализуется в первую очередь в рамках уголовного права. Во всех уголовных актах советского периода одним из принципов уголовной ответственности был принцип классовости наказания. В основу применения наказания была положена общественная опасность действия для социалистического строя, где общественно опасным деянием могло быть признано всякое действие или бездействие, представляющее общественную опасность, причем как мнимую, так и действительную, даже если оно не предусматривалось в действующем законодательстве, в чем, собственно, и проявляется аналогия уголовного закона. Принцип классовости невозможно было реализовать без принципа целесообразности.
В послереволюционный период одним из основных провозглашенных принципов права был принцип революционной законности. Революционное право понималось В.И. Лениным как право, охраняющее интересы пролетариата и революции, а революционная законность — «именно как метод революционного наступления и революционной борьбы пролетарской власти, а отнюдь не как метод охраны прав отдельных граждан или категорий граждан»[5]. Как указывал М.И. Калинин, «партия и правительство определенно зафиксировали, что революционная законность является одним из важнейших средств укрепления пролетарской диктатуры, защиты интересов рабочих и трудящихся крестьян и борьбы с классовыми врагами трудящихся»[6].
В.И. Ленин писал, что закон, не отвечающий законам развития революции, «отменяется или исправляется», но он никогда не говорил, что этот закон может нарушаться, не исполняться теми, кто должен его исполнять[7]. Таким образом, не предполагалось отступления от принятых законов, от реализации принципа законности. Н. Крыленко так характеризовал революционную законность: «Революционная законность есть метод нашей социалистической стройки, присущий диктатуре пролетариата и в эпоху военного коммунизма, и в эпоху нэпа, и в эпоху второй пятилетки»[8]. В государстве были созданы органы, в компетенцию которых входило наблюдение за законностью. «За законностью вообще следит Наркомюст и прокуратура. Для наблюдения за законностью с точки зрения общесоюзных законов — создан особый Верховный Суд Союза»[9].
Начиная с 1933 года понятие «революционная законность» в литературе и законодательстве все чаще заменяется понятием «социалистическая законность».
Одним из провозглашенных В.И. Лениным в послереволюционный период принципов был принцип целесообразности.
В речи на IV конференции губернских чрезвычайных комиссий В.И. Ленин формулирует принцип целесообразности в выборе мер репрессии (применительно к расстрелу): «Для нас этот вопрос определяется целесообразностью. Само собой разумеется, что Советская власть сохранять смертную казнь дольше, чем это вызывается необходимостью, не будет»[10].
Наибольшее количество разногласий вызывает вопрос о соотношении революционной целесообразности и революционной законности в первые годы советской власти. «Известно, что в 20-х годах среди ряда советских юристов было распространено мнение о том, что в период установления Советской власти, а также во время гражданской войны и иностранной военной интервенции революционная целесообразность господствовала над законностью, что законы имели тогда лишь декларативный, “условный” характер. <…> Едва ли возможно, однако, безоговорочно согласиться и с противоположным утверждением, будто уже в 1918—1920 гг. законность выступала единственным критерием, определяющим во всех случаях правомерность деятельности всех органов Советского государства»[11]. Поскольку далеко не все вопросы были урегулированы законодательством, то соображения революционной целесообразности вы-
ступали критерием правильности и законности действий органов власти и должностных лиц. В период 1918—1920 гг. «соотношение советской законности и революционной целесообразности характеризовалось тем, что решение вопросов государственного руководства осуществлялось как на основе декретов, издаваемых центральными органами Советской власти, так и непосредственно на основе революционной целесообразности, поскольку в законодательстве отсутствовали в той или иной мере необходимые указания»[12].
Со временем столь широкое использование революционной целесообразности стало вызывать отрицательные последствия. Несмотря на контроль, осуществляемый центральными органами советской власти на местах, возникла необходимость установления единого законодательства на территории РСФСР и единой законности. Это было важным условием преодоления разобщенности местных Советов. «Особенно остро это начало ощущаться с весны 1918 года, когда… Советская власть установилась на большой территории России и очередной ее задачей стала организация учета и контроля в хозяйстве»[13].
Предполагалось установление соответствия принципа целесообразности принципу законности. Однако соответствие целесообразности наказания его законности достигалось не всегда. Допускалось и отступление от принципа законности на основе принципа целесообразности: постановление VI Всероссийского съезда Советов «О революционной законности» (в основу акта были положены тезисы постановления VI Всероссийского съезда Советов «О точном соблюдении законов»), принятое 8 ноября 1918 г., санкционировало применение мер, отступающих от закона. Пункт 1 данного постановления гласил: «Призвать всех граждан Республики, все органы и всех должностных лиц Советской власти к строжайшему соблюдению законов Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, изданных и издаваемых центральной властью постановлений, положений и распоряжений». Однако уже в п. 2 этого же постановления указывалось, что «меры, отступающие от законов Российской Социалистической Федеративной Советской Республики или выходящие за их пределы, допустимы лишь в том случае, если они вызваны экстренными условиями гражданской войны и борьбы с контрреволюцией. В каждом данном случае применение подобной меры должно сопровождаться:
а) точным формальным установлением соответствующего советского учреждения или должностного лица наличности условий, требующих выхода из пределов закона;
б) немедленным сообщением соответствующего заявления в письменной форме в Совет Народных Комиссаров, с копией для местных и заинтересованных властей»[14].
Тем не менее представляется возможным утверждать, что соотношение между законностью и целесообразностью изменилось. Революционная целесообразность сохраняла значение наряду с законом главным образом лишь в одной сфере — сфере борьбы с врагами революции. Официально на основе революционной целесообразности разрешалось действовать тем органам Советского государства, которые вели такую борьбу. Например, такими полномочиями могли пользоваться судебные органы. «Резко сузилась сфера деятельности государственных органов и должностных лиц, опирающихся непосредственно на начала революционной целесообразности, и значительно расширился круг их действий, основывающийся на законодательных и подзаконных актах, воплощающих революционную целесообразность»[15]. Таким образом, принцип целесообразности не был упразднен — он лишь изменил свое содержание. Если до второй половины 1918 года он трактовался как соответствие действий целям революции на основе революционного правосознания, даже при отсутствии указаний закона, то дальнейшее его понимание предполагало соответствие действий целям того или иного закона. При этом следует иметь в виду, что в первые годы советской власти иерархия нормативных правовых актов как таковая отсутствовала. Равную юридическую силу имели закон, декрет (вне зависимости от того, кем он был издан), указ и т. д. Целесообразность, таким образом, стала пониматься в рамках законности: за первый год существования Советского государства ВЦИК и СНК приняли около 550 декретов, т. е.  все большее количество сфер общественной жизни подвергалось законодательной регламентации. Однако принцип целесообразности был сохранен и получил распространение в нормативных актах Советского государства.
В первую очередь принцип целесообразности нашел отражение в уголовном законодательстве страны. Как справедливо заметил В.А. Тархов, «советское законодательство определяет цели ответственности лишь применительно к уголовному праву»[16]. В Руководящих началах говорилось, что «наказание не есть возмездие “за вину”, не есть искупление вины. Являясь мерой оборонительной, наказание должно быть целесообразно и в то же время совершенно лишено признаков мучительства и не должно причинять преступнику бесполезных и лишних страданий» (ст. 10). За основу наказания в Руководящих началах принималась его целесообразность и соответствие задачам, стоящим перед государством в области борьбы с преступностью. К задачам же наказания Руководящие начала относили «охрану общественного порядка от совершившего преступление или покушавшегося на совершение такового и от будущих возможных преступлений как данного лица, так и других лиц» (ст. 8). Таким образом, данный нормативный правовой акт исходил из целесообразности наказания и основных задач борьбы с преступностью.
Можно утверждать, что законность и целесообразность не противопоставлялись, а, наоборот, утверждалась «недопустимость какого-либо отступления от закона под предлогом целесообразности незаконных действий или нецелесообразности законных действий»[17]. Целесообразность той или иной меры понималась в рамках закона, в соответствии с законом, а не вопреки закону, не в отступление от закона[18]. Таким образом, целесообразность закона не предполагала его нарушения и отступления от правовых предписаний. «Нарушение закона никогда не бывает и не может быть целесообразным, так как именно революционная целесообразность, т. е. интересы социалистической революции, требует твердого и неуклонного соблюдения и исполнения советских законов, всемерного укрепления и охраны советской социалистической законности», — писал М.С. Строгович[19]. Целесообразность, таким образом, не противопоставлялась законности, а сочеталась с ней. Уголовный кодекс РСФСР 1922 года устанавливал, что наказание «применяется с целью: а) общего предупреждения новых правонарушений как со стороны нарушителя, так и со стороны других неустойчивых членов
общества; б) приспособления нарушителя к условиям общежития путем исправительно-трудового воздействия; в) лишения преступника возможности совершения дальнейших преступлений» (ст. 8). Уголовный кодекс 1922 года еще содержал термин «наказание».
О необходимости установления на территории страны единой законности в этот период говорил и В.И. Ленин в письме «О “двойном” подчинении и законности», которое было написано 20 мая 1922 г. и адресовано И.В. Сталину. Причиной дополнительного акцентирования внимания на вопросах законности стало отклонение комиссией ВЦИК права местных представителей прокурорского надзора опротестовывать с точки зрения законности любые решения местных органов власти. В.И. Ленин был не согласен с подобной позицией. Он писал: «Прокурор имеет право и обязан делать только одно: следить за установлением действительного единообразного понимания законности во всей республике, несмотря ни на какие местные различия и вопреки каким бы то ни было местным влияниям»[20]. Отступления от принципа законности на основе принципа целесообразности были возможны. «Рабкрин судит не только с точки зрения законности, но и с точки зрения целесообразности. Прокурор отвечает за то, чтобы ни одно решение ни одной местной власти не расходилось с законом»[21]. При этом прокурор был не вправе приостанавливать незаконные решения, а мог только передать дело на решение суда, который опять же носил местный характер. Далее предполагалось, что уже суд, учитывая местные особенности, мог смягчить наказание или даже вынести оправдательное решение.
Таким образом, достижение единообразной законности было невозможно, так как приоритетным при вынесении решений оказывался принцип целесообразности наказания лица исходя из местных обстоятельств.
В 1924 году были приняты Основные начала уголовного  законодательства СССР и союзных республик (далее — Основные начала). В данном акте были сохранены те же цели наказания, что и в УК РСФСР 1922 года, а вместо термина «наказание» был утвержден термин «меры социальной защиты». В данный период не утратил актуальности вопрос о соотношении законности и целесообразности, в том числе потому, что ст. 4 Основных начал указывала, что все меры социальной защиты должны быть целесообразны. Например, Н.В. Крыленко возражал против противопоставления революционной целесообразности и революционной законности. «Н.В. Крыленко возражал против предложения дать суду право по соображениям целесообразности отступать от закона, обходить закон и требовал от судебных и иных работников строжайшего соблюдения закона во всей их деятельности»[22].
В 1926 году был принят Уголовный кодекс РСФСР, который предусматривал наказание по аналогии. Целесообразность наказания сохранялась. Цели наказания были те же, что и в ранее принятых актах; кроме них, была добавлена цель воздействия на других неустойчивых членов общества (ст. 9). В связи с тем что УК РСФСР 1926 года предусматривал наказание по аналогии, принцип законности сочетался с усмотрением правоприменителя, который действовал в рамках общеправовой законности. Это было возможно, так как УК РСФСР 1926 года вместо мер наказания предусматривал меры социальной защиты, т. е. возможность объективного вменения. УК РСФСР 1926 года впервые ввел термин «уголовная ответственность», но по своему значению данный термин приравнивался к значению термина «меры социальной защиты».
Однако уже в 1930-х годах подобное смешение терминологии стало подвергаться активной критике в науке. Так, например, Н.В. Крыленко указывал: «Упразднение термина “наказание” означало не только отрицание идеи возмездия, как основной идеи уголовной политики… но и отказ от указания на роль, какую играет наказание как особый метод воздействия на сознание обвиняемого, определенным образом стимулирующий его поведение и поведение других граждан и удерживающий его в определенных пределах от совершения преступления угрозой этого наказания»[23]. Он же достаточно резко высказывался относительно термина «меры социальной защиты», предлагая в проекте Уголовного кодекса 1930 года снова ввести термин «наказание». При этом наказание должно было соответствовать «тому пониманию целей и существа наказания, которое господствует в широких массах трудящихся»[24]. Следует отметить, что отказ от термина «наказание» носил чисто терминологический характер и не влиял на содержание этого института. Позднее замена термина «наказание» термином «меры социальной защиты» была признана ошибочной тенденцией решения вопроса о наказаниях[25].
При разработке проекта Уголовного кодекса 1930 года Н.В. Крыленко предлагал следующую структуру: «1) кодекс надлежит строить не на основе точного перечня “составов”, а на основе только “ориентировочного” перечня, и 2) кодекс надлежит строить на основе не единого перечня мер репрессии, а двоякого перечня»[26]. Такая структура была предложена с целью расширения права суда на выбор любой меры репрессии. «Исходя из принципа искания судом для каждого конкретного случая наиболее целесообразной меры репрессии, мы считали возможным в тот момент ограничиться лишь одним общим указанием суду, что, мол, суровые меры репрессии применяются, как правило, в целях подавления классовых врагов и более мягкие — для борьбы с правонарушениями трудящихся в целях их воспитания, и больше не связывали суд ничем»[27].
Н.В. Крыленко предлагал отказаться от точного «дозирования» наказаний и ввести вместо этого различные виды репрессий, которые своим качественно различным существом должны были определять целесообразность своего применения в каждом конкретном случае.
Таким образом, на основе этого кодекса суд мог применять практически неограниченные репрессии, исходя только из принципа целесообразности их применения, в особенности к классовым врагам. Принцип целесообразности наказания в проекте нового УК РСФСР был поставлен его создателями  во главу угла. Задача суда виделась в том, чтобы «искать для каждого конкретного случая наиболее целесообразную меру борьбы с преступлениями и преступниками, опасными для нашего общества, и эту идею целесообразности выдвинули как основную и руководящую идею всей нашей судебной политики»[28]. При этом за основу была принята не общественная опасность деяния, а классовая опасность того или иного лица. «К наказанию государственная власть прибегает тогда, когда чей-либо поступок свидетельствует о классовой опасности данного лица и деяния»[29].
Целесообразность репрессии понималась как соответствие наказания его целям. Этот же проект УК РСФСР так определял цели наказания: «1. Защита диктатуры рабочего класса и организуемых им социалистических форм общежития от посягательств классовых врагов и нарушений со стороны неустойчивых элементов из среды самих трудящихся… <...> 4. Как меры классового подавления, так и меры принудительно-воспитательного воздействия применяются судом лишь в целях обороны пролетарского государства и строящегося социалистического общества, поэтому не могут ставить себе  задачу кары и возмездия и не должны причинять осужденному излишних страданий»[30]. Однако на практике именно кара и возмездие стали основными целями наказания.
Н.В. Крыленко предлагал отказаться и от принципа индивидуализации репрессии, сводя его реализацию опять же к целесообразности. «Индивидуализация репрессии должна быть связана с принципом целесообразности в выборе репрессии — только тогда она получает практический смысл. …индивидуализация должна выражаться в назначении по преимуществу качественно различных видов репрессии, а отнюдь не в дробной индивидуализации сроков одного и того же лишения свободы в зависимости от тяжести преступления и “соответственно содеянному”»[31].
В следующем проекте Уголовного кодекса 1934—1935 гг. приверженность его создателей принципу целесообразности сохранилась. «Кодекс должен быть достаточно гибким, чтобы обеспечить суду возможность не только применить репрессию в каждом конкретном случае, в том числе и тогда, когда необходимо судить по аналогии, но и применить репрессию так, чтобы у суда не были связаны руки в смысле выбора наиболее целесообразной меры репрессии для каждого конкретного случая. Мы решили, что нельзя в этом отношении идти за либералами, которые тянут нас назад, отказываясь вообще, под предлогом борьбы за революционную законность, от определенной свободы суда, связывая тем самым руки судье в процессе классовой борьбы»[32]. Таким образом, здесь присутствует достаточно широкая трактовка принципа целесообразности — это целесообразность за рамками закона, вне принципа законности, исходя из конкретных особенностей каждого дела.
Целесообразность как принцип права нашла свое подтверждение и в науке того периода. Так, Е.Б. Пашуканис был противником создания системы советского права. «Перспектива скорого отмирания права делала вопрос о наличии системы права неактуальным. Если же создать правовую систему, то основная ее часть тут же превращается в закостенелый комплекс, лишенный политической гибкости. В этом случае правовая форма угрожает всему процессу правового регулирования. Для того чтобы избежать подобной опасности, правовое регулирование должно ориентироваться на достижение результатов по существу, т. е. на мотив целесообразности»[33].
Целесообразность как принцип получила свое дальнейшее развитие. Данный принцип стал пониматься как соответствие закона целям и задачам законодателя.
О целесообразности наказания, а не юридической ответственности говорит и М.Д. Шаргородский: «Определяя систему и виды наказаний, следует исходить не только из целей общего и специального предупреждения, так как эти цели будут достигнуты любой системой наказаний, а из тех конкретных задач и путей, которыми эти общие цели должны быть достигнуты»[34]. Основной целью наказания в советском уголовном праве было «предупредить совершение преступлений как самим преступником, так и другими лицами»[35]. В соответствии с законодательством, действующим в послевоенный период, можно выделить такие цели наказания, как: а) предупреждение новых преступлений со стороны лиц, совершивших их; б) воздействие на других неустойчивых членов общества; в) приспособление лиц, совершивших преступные действия, к условиям общежития государства трудящихся. На основе указанного М.Д. Шаргородский делает следующий вывод: «Наказание имеет своей целью охрану интересов всех советских граждан, оно в подавляющем большинстве случаев ставит перед собой задачу исправления преступника, возвращения его в общество»[36].
Названные выше проекты уголовных кодексов не были приняты.
Следующим актом уголовного законодательства в СССР стали Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, принятые 25 декабря 1958 г. (далее — Основы). Основы с незначительными изменениями воспроизвели многие положения Основных начал 1924 года, например, были сохранены цели наказания.
Принятие Основ послужило толчком к дальнейшему развитию науки. К предстоящим
задачам науки был отнесен анализ целей наказания, а также «способствование организации целесообразного применения мер принудительного воздействия по отношению к несовершеннолетним»[37], т. е. принцип целесообразности ответственности получал последующее развитие.
Нормы Уголовного кодекса РСФСР 1960 года, уголовных кодексов других союзных республик также отражали принцип целесообразности.
В начале 1960-х годов понятие целесообразности получило свое дальнейшее развитие. Так, П.Е. Недбайло указывал: «Правовые нормы целесообразны в тех случаях, когда они правильно отражают объективные законы развития советского общества. Но это еще не означает, что они во всех случаях целесообразно или наиболее целесообразно применяются. Для этого необходимо уяснить не только целесообразность самих норм, но и избрать наиболее целесообразные пути и средства претворения в жизнь их предписаний»[38]. Таким образом, в понятие целесообразности стали включать не только соответствие закона целям и задачам законодателя, но и то, что этот закон правильно отражает действительность, а также правильно претворяет в жизнь предписания законодателей.
Таким образом, как мы видим, принцип целесообразности являлся одним из основных принципов советского права и наказания (юридической ответственности) и понимался как соответствие наказания его целям. Можно говорить о том, что в разные исторические периоды цели  наказания были  различными, они подвергались изменению в связи с изменением обстановки в стране, однако целесообразность наказания и, позднее, юридической ответственности является одним из основных принципов ее применения. Следует отметить, что, несмотря на то что нормативные правовые акты советского периода, начиная с Руководящих начал 1919 года, говорили о принципе целесообразности, ни один из актов не давал понятия этого принципа и не устанавливал его соотношения с принципом законности.
 
Библиография
1  Вышинский А.Я. Основные задачи науки советского социалистического права. — М., 1938. С. 41.
2 Историческая справка о развитии службы по исполнению наказаний, альтернативных лишению свободы //  http://www.fsin.su/main
3 Вышинский А.Я. Учение Ленина—Сталина о пролетарской революции и государстве. — М., 1947. С. 83.
4 Шаргородский М.Д. Наказание, его цели и эффективность. — Л., 1973. С. 5.
5 Цит. по: Крыленко Н.В. Ленин и Сталин о революционной законности. — М., 1934. С. 17.
6 Калинин М.И. Революционная законность — мощный рычаг социалистического строительства. Речь на торжественном заседании в Комакадемии по поводу 10-летия советской прокуратуры. 3 июля 1932 г. // Избранные произведения. — М., 1975. С. 180.
7 См.: Строгович М.С. Избранные труды: В 3 т. Т. 1: Проблемы общей теории права. — М., 1990. С. 123.
8 Крыленко Н. Проект Уголовного кодекса Союза ССР // Проблемы уголовной политики. Кн. I. — М., 1935. С. 4.
9 Стучка П. Революционная роль права и государства. Общее учение о праве. — М., 1924. С. 102.
10 Цит. по: Дагель П.С. О принципе целесообразности наказания // Правоведение. 1962. № 1. С. 145.
11 Рабинович П.М. Борьба за социалистическую законность в РСФСР, 1917—1920 гг. // Правоведение. 1967. № 5.
12 Рабинович П.М. Указ. ст.
13 Там же.
14 См.: Известия Всероссийского центрального исполнительного комитета Советов. 1918. № 267.
15 Рабинович П.М. Указ. ст.
16 Тархов В.А. Ответственность по советскому гражданскому праву. — Саратов, 1973. С. 28.
17 Строгович М.С. Проверка законности и обоснованности судебных приговоров. — М., 1956. С. 8.
18 Там же. С. 8.
19 Там же. С. 9.
20 Ленин В.И. Сочинения. Т. 33. С. 327.
21 Там же. С. 328.
22  Строгович М.С. Проверка законности и обоснованности судебных приговоров. С. 165.
21 Крыленко Н. Проект Уголовного кодекса Союза ССР. С. 5.
24 Там же. С. 12.
25 См., например: Шаргородский М.Д. Наказание, его цели и эффективность. С. 8—9.
26 Крыленко Н. Проект Уголовного кодекса Союза ССР. С. 13.
27 Там же. С. 13.
28 Там же. С. 18.
29 Волков Г. Наказание в советском праве // Проблемы уголовной политики. Кн. I. — М., 1935. С. 49.
30 Крыленко Н. Проект Уголовного кодекса Союза ССР. С. 1—4.
31 Крыленко Н. Проект Уголовного кодекса Союза ССР. С. 19.
32 Там же. С. 23.
33 Пашуканис Е.Б. Положение на теоретическом правовом фронте (к некоторым итогам дискуссии) // Советское государство и революция права. 1930. № 11—12, С. 47—48 // Цит. по: Исаев И.А. Пути разработки системы советского права 20-х годов // Вопросы права и законности в первые годы советской власти: Сб. науч. тр. — М., 1984. С. 9.
34 Шаргородский М.Д. Наказание по уголовному праву. Часть вторая. — М., 1958. С. 16—17.
35 Там же. С. 20.
36 Там же. С. 23.
37 Смирнов В.Г. Новый этап в развитии уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик // http:// law.edu.ru/doc/document
38 Недбайло П.Е. Вопросы обоснованности и целесообразности применения норм советского права // Вопросы общей теории советского права. — М., 1960. С. 328.